«Право на жизнь» — альбом с фотографиями перформансов и акций Кузькинаи авторскими текстами-описаниями — был подготовлен Андреем и Натальей к выставке в Московском музее современного искусства. Однако это не просто издание к выставке и не каталог. Жанр книги и обстоятельства ее создания мы обсудили с самими авторами.

Наша беседа состоялась в пространстве «Открытой галереи», сыгравшей большую роль в творческой биографии Андрея. Свидетельство чему — один из 59−ти запаянных металлических кубов с имуществом Кузькина — часть перформанса «Все впереди!», проведенного здесь в 2011 году. Этот минималистичный предмет — часть интерьера, используется какстолик-подставка. Вот такое современное «искусство в жизнь». И разговор наш, конечно, о книге, но также о жизни и об искусстве.

— Наташа, Андрей, поводом для нашей встречи стала ваша книга «Право на жизнь», победившая в номинациифонда U-ART «Книга года» на «Инновации 2017». Однако издание ведь далеко не первый ваш совместный проект? Вы работает вместе достаточно давно?

Н.Т.: Да, с 2009 года.

А.К.: Я делал какие-то работы, Наташа их иногда спонсировала.

— Один из самых ярких проектов «Все впереди!» был как раз осуществлен при поддержке Наташи?

Н.Т. В 2011 году Андрей пришел ко мне с идеей этого проекта. Я к тому времени как-то начала «увядать». Думала — ну еще одна выставка…А тут приходит Кузькин и предлагает мне такое сделать. И я поняла, что это, пожалуй, меня взбодрит.

А.К. С тех пор у нас был контракт, мы работали, полтора года я был художником «Отрытой галереи».

Н.Т. Он получал стипендию и решил, что можно ничего не делать теперь. И ушел в леса.

А.К. В тот момент, в 2012 году, после многих перформансов я стал ощущать словно я разваливаюсь: вообще не понимаю, что́ я и кто́ я. От перформансиста моего склада ожидают, что каждый следующий жест будет более мощным, более жестким, чем предыдущие. Марина Абрамович об этом говорит и многие другие. Ты доходишь до личного предела, а дальше — ты либо умираешь, либо ищешь какие-то пути выхода, как жить дальше. И я с друзьями ушел в акционную деятельность, по словам Наташи, в леса, в места моего детства…Стал там что-то делать, обживать эту территорию по новой, опять искать собственную сущность, складывающуюся из каких-то детских переживаний, ощущений, …потому что для меня там и есть настоящее. Этим я занимался до последнего времени.

А.К.: Да, это вообще было условием, что будем делать выставку. Но обычно: выставка прошла — ничего не осталось. Было важно сделать проект про попытку сохранить перформансный архив, было важно, чтобы все осталось в виде книжки.

— Существует мнение, что бумажные книги устаревают, на смену им приходят новые технологии, даже тексты уже никто не читает…

А.К. У меня по этому поводу вечный спор с друзьями, которые, как и я, учились в Полиграфе [т.е. в Полиграфическом институте — прим. ред.]. Я утверждаю, что в каком-то относительно ближайшем будущем книги вообще перестанут существовать. Ведь главная функция книги — распространение информации.

Когда Гутенберг придумал печатный станок, это было революцией: стало можно тиражировать, напечатать много-многоодинакового и распространять между людьми. Таков основной принцип печати. Сейчас функция эта утрачена, она не нужна. Есть телефоны, компьютеры, электронные книжки. Поэтому печатная книга превращается, скорее, в форму искусства. Как говорит одинмой друг-дизайнер, очень хороший книжник, книжка — это фетиш. Нужно делать книгу таким образом, чтобы от нее исходило ощущение фетиша. Все эти буковки, все эти запятушки — все так сделано, что человек не понимает, из чего это состоит, но у него есть ощущение некоей фетишизации.

— Да, ваш подход ощущается в книге: все продумано, все составляет единое целое — обложка, шрифты, иллюстрации. Думаю, члены Экспертного совета премии «Инновация» это оценили. Книга создана в соавторстве Андрея Кузькина и Натальи Тамручи, но все-таки кому принадлежит идея проекта?

А.К.: Изначально это была моя идея. Больше половины того, что я делаю, это акции, перформансы, а от них мало что остается. Поэтому поработать с документацией — для меня очень важный момент, как и вопрос: что вообще остается после человека, каксохранить что-либо? Эта идея долго обдумывалась, я с ней работал, в голове был достаточно четкий проект. А Наташа предложила сделать выставку в музее.

— В музее, а не в галерее?

Н.Т. Принципиально — в музее. Мы выбрали жанр этакой юбилейной или посмертной выставки, когда представляют все произведения художника. Нечто торжественное и пафосное, поэтому — именно в музее.

— Андрей, на выставке и в книге показана ваша творческая деятельность с 2007 года?

А.К. Я бы даже сказал, с 2006. Первая акционная работа «Следы» 2006 года. Это практически 10 лет назад. С выбором работ мне помогала Наташа. Здесь собраны практически все работы, то есть 80 %.

— Все, кроме материальных объектов: скульптур из теста, например, — их вы решили не включать?

А.К. Это умышленно было сделано, чтобы не было ни одной материальной работы, ни одного объекта, ни одной живописи — чисто документация.

Н.Т. Он оставил в основном акции и перформансы, акций гораздо больше. А акции его — это такой очень специфический жанр, потому что там фактически нет зрителя. Это некое действие, которое происходит в очень тесном кругу, где все присутствующие — не зрители, а соучастники. И вот тут как раз началась моя песня, я решила, что надо сделать такую выставку, где зритель будет максимально приближен к этой изначальной ситуации, чтобы превратить зрителя в свидетеля.

А.К. Идея проекта была в том, чтобы действительно погрузить человека в такую бесконечную историю.

— Давайте поговорим о вашей истории… Читая вашу биографию и автобиографию, которую вы пишите на заборе в одной из своих акций, мы узнаем: рисовал с детства, учился в Полиграфе…

А.К. После института я работал по профессии: занимался дизайном, делал книжки, плакаты. Лет пять этопродолжалось, но в какой-то момент мне это все надоело. В свободное от работы время я иногда рисовал гуашью,фотографировал, что-то создавал для себя — для души. Без этого я просто себя не мыслил, видимо, это было заложено отчимом и мамой.

Н.Т. Его мама — прекрасный график, и отец был прекрасным концептуальным художником.

А.К. Мой отчим, Женя Гор, действующий художник в современном искусстве. Он меня воспитывал. Когда отец умер, мне было всего три года, я его очень плохо помню. Понимание того, что искусство — это самое главное в жизни, а все остальное неважно, — это Женей, наверное, заложено. Во мне нарастало ощущение бессмысленности любой другой деятельности, которой я занимался, оно и толкнуло меня в искусство. …И как бы нехватка воздуха в узком кругу, желание получить что-то от зрителя, некий новый опыт, быть услышанным со своими размышлениями, проблемами… Мысли о рано умершем отце и приближение возраста, когда он умер, — все это тоже меня толкало. Потом появились дети, и время пошло еще быстрее. А затем пришла востребованность, меня стали приглашать, я стал где-то участвовать.

— Причем востребованность и известность пришли достаточно быстро?

А.К. В принципе да: за год, за два.

— Представленный на «Инновации 2008» перформанс «По кругу», мне кажется, сделал вас известным в российском арт-сообществе.

А.К. Да, это стало моей визиткой карточкой.

— Вы не пошли по пути многих молодых художников, для которых дорога в арт-сферу лежала через Школу Родченко, ИПСИ и другие заведения?

А.К. Нет, я там не учился, но я общался с ребятами. Они образованнее, более подвижны в современных течениях, больше знают. А я классическое искусство очень люблю, несмотря на то, что занимаюсь непонятно чем.

— Андрей, а что именно вы любите? Любимого художника или произведение назовете?

А.К. Из классического — Рембрандт «Еврейская невеста». Это мой самый любимый художник и самая любимая картина. Такой однозначный ответ.

— Наташа, мы услышали историю Андрея от него самого, а как это выглядит со стороны, как вы его воспринимаете?

Н.Т.: Что такое вообще Андрюша Кузькин? Он учился в полиграфическом институте вместо того, чтобы учиться в Школе Родченко [Московская школа фотографии и мультимедиа им. Родченко], и у него такая семья.

Он не умел работать с фундаментальными культурологическими текстами. Молодые художники очень часто сначала смотрят текст, потом они ищут, что же иллюстрируют эти тексты в современном искусстве. Понимаете, у них совершенно отдельно — идеи, отдельно — объекты, и они пытаютсяих связать как-то чисто механически. Я считаю, это очень пагубная тенденция. У Андрюши этого нет. Он относится к тем художникам, кто делает собственную биографию частью своего искусства, как в свое время делали, например, Бойс или Болтанский.

У Кузькина нет отдельных произведений, которые выпадали бы из его общей одной-единой истории. Это очень редкое явление. У него есть история, есть детство, есть рано умерший отец, есть проблема преодоления забвения, смерти, утверждения своего присутствия здесь. Он все время решает эту проблему.

— Да, эта тема проходит сквозь все акции и перфомансы Андрея, описанные в книге. Она становится лейтмотивом. В книге много личного. Вам было тяжело этим делиться или, наоборот, когда все оказалось на бумаге, стало легче?

А.К. После, конечно, было ощущение опустошения: я все как бы отдал. Один мой друг, который живет не в России, мы с ним редко видимся, однажды мне сказал: «Другие люди живут как? У них есть личная жизнь и есть работа, есть общественная жизнь. А у тебя нет, у тебя все слито в одно. У тебя нет личной жизни, нет работы, ты работаешь благодаря постоянным переживаниям и ощущениям. И эта вывернутость твоя иногда выходит боком и твоим друзьям. Ты так тоже долго не сможешь, невозможно все время на этом существовать».

Н.Т. Действительно, жить (в искусстве) за счет своих личных переживаний и все время вынимать свое нутро, делать из него искусство — это безжалостная вещь: и по отношению к себе, и по отношению к окружающим, близким. Такой художник обычно никого не щадит. Мы знаем многих классиков, которые были такими моральными чудовищами в обычной жизни. Андрюша, слава богу, добрый человек, не злой. Но в принципе он готов пожертвовать искусству если не всего себя, то точно немалую часть своей личности.

— В любом случае именно таким образом и именно благодаря такому подходу родилась книга очень своеобразного формата. Это точно не каталог, не сборник воспоминаний. В ней есть…

А.К. Дневниковость…

Н.Т. Это очень интересный формат, нечто среднее между внутренним монологом и рассказом, рассказомс надеждой на какого-то слушателя, которого пока что нет. Поэтому возникает такое напряжение между тем, кто читает, и этим текстом, который как бы вопрошает: «Это ты? Тот самый, понимающий, которого я ждал?»

— Название книги «Право на жизнь» придумал Андрей?

А.К. Название мое. Для меня в нем заложен основной вопрос о смысле происходящего: что делать с этой жизнью. Есть ли у тебя право существовать так, как ты хочешь, дадут ли тебе такую возможность в социуме?

Даже можно сказать, что здесь есть заигрывание с искусствоведами и с современным арт-сообществом: имеют ли право на жизнь такие работы, каково их место в современном обществе, в нашем общекультурном процессе?

— Книга подводит некую черту. Что дальше?

А.К. Сейчас, наверное, меня больше тянет во что-то материальное, нежели в акционные дела. Есть идея сделать большую «хлебную» выставку. Я леплю много маленьких человечков — получается уже некий народ, масса людей, некое общество. Это не рассказывание собственной истории, а более обобщенные образы. Есть и другие идеи, с графикой, история с цифрами. Ситуация меняется, обстоятельства меняются, ты каждый раз вынужден тоже меняться и учиться чему-то в новой ситуации — находить какой-то смысл для себя…

Н.К. Страшная вещь — художник. Володя Сорокин мне как-то сказал: «Я каждое утро начинаю с того, что придумываю новую философию жизни». Вот и Анрюша придумывает философию жизни, делающую осмысленной его собственную жизнь, каждое утро заново, как зарядку.