Ирина Александровна Антонова, президент Государственного музея изобразительных искусств им. А.С.Пушкина, посвятившая всю жизнь музею и его коллекции. Опыт Ирины Александровны уникален, 72 года в музее и 52 из них на посту директора. Перечисление всех достижений, званий, наград Антоновой заняло бы не одну страницу. Но так как тема нашего разговора — коллекции и традиции собирательства в России — отметим здесь лишь одну строку из длинного списка: именно по инициативе И. А. Антоновой и коллекционера И. С. Зильберштейна в 1985 году возник Музей частных коллекций при ГМИИ им. А. С. Пушкина, его фонды формировались при ее непосредственном участии. Антонова активно поддерживает идею воссоздания музея Нового западного искусства в Москве на основе воссоединения коллекций С. И. Щукина и И. А. Морозова, разделенных между Государственным Эрмитажем и Государственным музеем изобразительных искусств им. А. С. Пушкина.

В одном из интервью Вы как-то заметили, что коллекционирование в России XIX — начале XX века имело особый характер.
Часто можно услышать, что даже для исследователей остается загадкой, каким образом Щукину и Морозову удалось собрать столь потрясающие коллекции. Безусловно, это были прекрасно образованные и чуткие люди. Однако мы знаем, что не менее образованные специалисты по искусству во Франции почему-то не проявили такой прозорливости и не смогли оценить новое искусство. А вот русские купцы не просто оценили, но и собрали в своих коллекциях настоящие жемчужины. Есть ли какие-то соображения приоткрывающие эту тайну? Они, кстати, пригодились бы и современным коллекционерам.

Коллекционеры всегда существовали, я так полагаю. Кто такой коллекционер?
Человек, который любит искусство, желает обладать им и делает свой выбор. Коллекционер может выбирать — перед ним весь мир… Почему Сергей Иванович Щукин и Иван Абрамович Морозов стали первыми приобретать работы своих современников, французских художников, которых во Франции еще не понимали?

Например, художник Кайботт, написавший знаменитых «Полотеров», однажды предложил Лувру принять в дар свою очень хорошую коллекцию импрессионистов. Так Лувр отказался. Потом коллекция поступила в другое место и только затем уже — в Музей Д’Орсе.

Сергей Иванович Щукин

А два наших русских купца смогли понять импрессионистов и постимпрессионистов уже тогда. Причем как они собирали — они же истинные подвижники, просто покоренные и озаренные этим искусством! Морозов даже оставлял у себя дома на стенах пустое место для картин Сезанна, точно зная, какие именно работы должны у него появиться рано или поздно. А ведь Сезанна оценить трудно. Это один из самых непростых художников в мире. А Морозов узрел!

Как им удавалось так тонко чувствовать искусство? 
Как такое может быть? Они оказались одарены гениальным восприятием и видением. Они обладали предчувствием грядущих перемен подобно великим художникам и поэтам, словно животные, которые чувствуют землетрясения раньше других.

Это инстинкт? 
Это и инстинкт, и какое-то совершенно особое качество. Я не знаю, как оно называется, но это восприятие мира, в котором живешь. И вот эти люди, которые не были ни поэтами, ни революционерами, их почему-то тянуло к импрессионизму. Ну, приобретали бы себе Буше или Энгра, или Делакруа, ну или, наконец, даже Эдуарда Мане. Но они стали покупать Гогена, Сезанна, Пикассо, Матисса. Да еще как покупать! Ведь очень осознанно!

Вы знаете историю с «Танцем» и «Музыкой» Матисса? Заказал ему Сергей Иванович [Щукин] эти картины. Всё, заказ должен прийти, приехал коллекционер в Москву, подумал: «Все-таки, это не то». Отказался, да? Нет. Стало стыдно, опять написал Матиссу: «Присылайте». Почему он все же проникся «Танцем» и «Музыкой»? Вы представьте, это в начале XX столетия! Серебряный век, Борисов-Мусатов, флюиды душевные, и вдруг тут пляшут какие-то грубые обнаженные существа. Почему?

Не каждый коллекционер гениален, но в истории искусства именно такие открывали что-то новое. Нет ничего труднее, чем воспринимать искусство своего времени. Когда уже все отстоялось — другое дело. Скажем, если у тебя хороший глаз, ты можешь отличить подлинник от подделки (во всяком случае от грубой подделки, грубой копии). Но эти люди оказались способны понимать то, чего никогда еще прежде не было. Это дорогого стоит! Вот почему они необыкновенные.

Именно поэтому я борюсь и буду бороться за восстановление Музея нового западного искусства — музея, возникшего когда-то на основе собраний Щукина и Морозова.

Валентин Серов. Портрет Ивана Абрамовича Морозова

И Вы поддерживаете идею объединения этих коллекций, воссоздания музея именно в Москве? 
Да, в Москве. Это ведь московские коллекционеры. И сохранились слова Сергея Щукина, он написал Цветаеву: «Я собираю свою коллекцию для Москвы». Цветаев у Щукина денежку просил как раз на создание нашего музея, а Щукин написал: «Я уважаю ваши намерения, но я делаю музей для Москвы».

Надо сказать, что и Третьяков поразил и вдохновил всех. Ведь он сделал невероятную вещь — собрал всю нашу русскую школу. А кто еще ее собирал? Да никто ее не ценил. И Вяземский, и другие продолжали в основном Запад собирать. И вдруг Третьяков начинает активно покупать картины русских художников, видя в них будущее… Хотя многие теперь говорят: «Ну что он там собирал, передвижников всяких?» Да, он скупал произведения передвижников, но не только их. Я бы сказала так: Третьяков собирал направление, идеи которого (особое взаимоотношение с натурой) займут свое место в искусстве будущего.

А что сегодня? Можно ли представить некий собирательный портрет современного российского коллекционера и мецената? 
Сегодня, наконец, о частных коллекционерах перестали говорить как о каких-то разбойниках. Есть, конечно, и коммерсанты, но всё-таки настоящий коллекционер (разумеется, он что-то продает и покупает) в первую очередь — ценитель искусства.

Не любя искусство, наверное, невозможно заниматься коллекционированием. 
Да, невозможно. Правда, очень немногие открывают новые области. Всё-таки Щукин и Морозов видели нечто небывалое.

Да, они были первопроходцы, не боялись рисковать…
Вот, например, Манашеровы покупают очень интересные вещи, совсем не банальные. И вводят в обиход, чтобы признали. У них есть ощущение, такое глубинное понимание развития искусства. Но большинство покупает лишь уже апробированные работы, не делая особых открытий. Не приобретают вещь, чтобы мучиться, как Щукин — то он купил или не то (Щукин сомневался отнюдь не изза денег, а ломал голову — не ошибся ли в качестве произведения, таланте художника). Ведь Щукин приобретал совсем непокупаемое в России. Ну, кто тогда был готов платить за это? Морозов — и всё. Больше никто не понимал. И оба эти гения родились в Москве. — Мне кажется, что сама личность коллекционера интересна. Иногда история бытования картины, как она попала в коллекцию и дальнейшее, бывает интереснее зрителю, чем само произведение.

Вы хотите создать новый самостоятельный музей? Или эта идея связана с преобразованием Отдела личных коллекций? 
Да, с преобразованием Музея личных коллекций. Все прежние коллекции сохраняются в известной пропорции. Коллекционеры тут представлены на высоте, о них мы пишем. Но есть идея показать именно коллекционерство. И тогда должны быть представлены многие, в том числе, например, Юсупов. (У нас есть Юсуповские коллекции: мы рассказываем о нем — о его интересах и так далее, показываем несколько вещей, а остальное даем всё-таки в основную экспозицию.) И еще одна идея касается современного искусства. Ведь сейчас наша экспозиция кончается на импрессионистах и постимпрессионистах [имеется в виду основная экспозиция Галереи искусства стран Европы и Америки XIX–XX вв. — Прим. ред.], а более поздние периоды у нас слабые. И раздела современного искусства нет. Скажем в этом разделе мог бы быть Родченко? Разве Родченко не входит в мировую элиту авангарда XX века? В парижском Центре Помпиду он как раз представлен в разделе современного искусства. А у нас он висит в Музее личных коллекций, и его там никто не смотрит. В Музее личных коллекций есть и наши современники — тот же Эдуард Штейнберг.

В разделе современного искусства мы могли бы показать и Тышлера. (Кстати, на Западе его знают очень хорошо. Например, в Бельгии. Там есть большая коллекция картин Тышлера.)

 И если бы у нас в основной экспозиции был раздел современного искусства, мы бы получали больше работ из-за рубежа: они бы знали, что у нас есть такой раздел, а не только какие-то отдельные выставки. Тогда нам бы дарили обязательно.

 Я предложила бы перетрансформировать Музей личных коллекций. Его плохо посещают. Остается только все время делать выставки, чтобы кто-то приходил.

То есть полностью переделать концепцию? 
Да, это моя идея. Сохранить всех нынешних коллекционеров и продолжать представлять всех, кто будет дарить. Правда, среди тех частных коллекций, которые у нас есть, не все дарили — некоторые коллекции были просто национализированы.

А вместе с тем, Тиссен-Борнемиса [(1921–2002), испанский барон, богатейший коллекционер, его художественное собрание представлено в Музее Тиссена-Борнемисы в Мадриде — Прим. ред.] подарил нам огромного Маньяско. И прекрасно, и великолепно! Его можно и в основной экспозиции демонстрировать, но стоит показать и в Музее личных коллекций. Почему нет?

Как раз в Музее личных коллекций мне бы хотелось представить личность. Поведать о том, как развивалось собирательство, как этот вид деятельности складывался в России. Мы многое получили из Петербурга. И эта часть, пусть она не так крупно представлена, в основном национализированная. Но там же много интересного — и Шувалов, и Вяземский (уже московский), и другие прекрасные имена коллекционеров. А почему их нет? Новые все есть, а их нет?

Надо расширить рамки понятия «коллекционирование». Взять главное — саму фигуру коллекционера, а не только то, что он собрал. И тогда любопытная история получится — о том как коллекционировалось, и почему одни собирали тех, а другие собирали этих… По-моему, вот так показать было бы интересно.

И тогда у коллекционеров, собирающих современное искусство, искусство второй половины XX и XXI в., тоже возникнет желание подарить музею? 
А как же! А им разве плохо быть представленными вслед за Матиссом и Пикассо? Почему нет? За Сальвадором Дали. Там графика у нас и прочее. Таким образом мы делаем это аттрактивным. Вы попадете в мейнстрим, как говорится.

Да, интересно будет узнать, кто эти люди, которые собирали и собирают искусство, что ими движет, как складывается круг интересов коллекционеров разных эпох. 
Да. И главное, что у нас есть материал. Есть среди прочего и вещи, которые государство приобретало уже после революции — за деньги. Всё это надо показать — кто дарил и что национализировали. Как складывались коллекции.

…сохранились слова Сергея Щукина, он написал Цветаеву: «Я собираю свою коллекцию для Москвы»…

Это история бытования вообще всего объема художественных ценностей в стране. Пускай на примере одного московского музея… А после войны уже появляется Тиссен-Борнемиса, да и Арманд Хаммер [(1898–1990) — американский предприниматель, председатель корпорации «Occidental Petroleum». Не раз приезжал в СССР, прожил в Москве более 8 лет, представляя интересы американских компаний. В 1921 году встречался с Лениным, а в 1980−е — с Горбачевым. Покупал в конце 1920−х — начале 1930−х предметы старины, картины, скульптуры, таким образом собрав большую коллекцию предметов искусства. Позднее много занимался благотворительностью…].

Много вещей от нашей дорогой Лидочки — Лидии Николаевны Делекторской [(1910–1998) — русская переводчица, секретарь французского художника Анри Матисса].

То есть в основной части музея показывать, как и сейчас, историю искусства, а в Музее личных коллекций именно историю коллекционирования? 
Да, именно так. Вот здесь картины, а там сами люди, которые этим интересовались, любили. Это будет особый музей. Я бы сделала это. У нас такое количество экспонатов в запасниках! За ними всеми в конечном счете стоят коллекционеры — люди, которые любят искусство, посвящают этому время и жизнь.

Беседу вела Ольга Муромцева