(Русский) АВАНГАРДНОЕ ИСКУССТВО

Итак, история оперы началась 400 лет назад…
Да, и многие думают, что опера – это какая-то старая бабка из сундука, в лучшем случае – винтаж. На самом деле опера – горячая девушка, и именно так ее воспринимали с самого начала. Как авангардное искусство своего времени. Вообще история оперы началась с поразительной вещи. В конце шестнадцатого века, когда Ренессанс был уже на закате и все великие уже «отработали» (я имею в виду Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рафаэля), музыка и театр флиртовали невероятно. И этот безумный роман закончился браком и рождением оперы.

Нередко можно услышать — это как будто витает в воздухе — что сейчас она уже свое отжила. Похоронена.
То, что опера умерла — абсолютный блеф! Новые сочинения появляются каждый год. Вот сейчас в московском Электротеатре Станиславский поставлен цикл «Сверлийцы» Бориса Юхананова. Это своеобразный фантастический сериал, и над его созданием работала целая бригада известных композиторов. Или, например, композитор Дмитрий Курляндский написал по заказу Пермского театра и Теодора Курентзиса оперу «Носферату» про Дракулу. Но эту работу сложно воспринимать большинству людей, воспитанных на классических музыкальных образцах.

Что вы имеете в виду?
Я убежден в том, что язык современной оперы не должен быть абсолютно оторван от классического первоисточника. Понятно, что речь не идет о том, чтобы писать мелодии в стиле Глинки. Но сохранять генетическую связь с предшественниками надо, а то как в «Гамлете» получится: «Прервалась связь времен».

У нашего великого филолога Бахтина есть выражение «память жанра», и современная опера должна хранить эту самую память. Но кроме «памяти жанра», есть еще и «прикид жанра», который меняется от одной исторической эпохе к другой. Представьте современную девушку, которая совершенно иначе выглядит, нежели ее предки, она может держаться стиля унисекс и носить жуткие танки-ботинки. Но она ведь все равно сохраняет родовые черты своей прапрапрабабки.

Каков же «прикид» современной оперы?
Понимаете, «современная опера» – это ведь очень условное понятие. Есть произведения современных композиторов, а есть новые прочтения. Это разные вещи. Люди, которые хотят говорить о современной литературе, не обсуждают Пушкина и Гоголя, их интересуют Сорокин или о Пелевин. Но в опере мы можем говорить также о новых постановках классических произведений.

Вы можете любую классическую оперу трактовать как современную. Тот же Андрей Жолдак, например, поставил «Евгения Онегина» в Михайловском театре, который два года назад был удостоен «Золотой маски». Это очень специфическая вещь. Он берет Чайковского и выстраивает свою историю на основе его музыки. Временами эта история блистательно фантазийна, но она насильно вторгается в историю Чайковского, вплоть до вмешательства в партитуру.

Если Чайковский берет «Онегина» Пушкина, он же тоже делает совершенно другого «Онегина» — это мы не оспариваем. И это вполне естественно. Любое сочинение — как музей. И, когда приходите в музей, у вас взгляд, оптика человека двадцать первого века, и вы смотрите на Рембрандта не так, как его современники. А театр-то еще более изменчив. Он, должен быть живым, развиваться, и нам нужно видеть новые истории. Но самый главный и самый сложный вопрос — как будет построен современный диалог с автором произведения..

Сложно здесь не спросить о вашем отношении к скандалу с «Тангейзером».
Когда я разбирал этот скандально известный спектакль Тимофея Кулябина, мне было очень обидно, что вопрос почему-то стал политическим, а не творческим. С одной стороны оперу обсуждали консерваторы, которые по традиции запрещают, а с другой стороны либералы, которые восстают, но не смотрят при этом на суть. А суть в том, что режиссер придумал свою историю, которая в каких-то моментах вступает в противоречие с автором музыки. Современна ли эта опера? Да. Но какой ценой достигается эта современность? Ценой диалога с автором? Нет, ценой «впаривания» своей истории. Я все-таки сторонник тонкого, глубокого вертикального прохождения в художественный мир автора, в произведение, и нахождения в нем новых лабиринтов.

ВЕЛИКОЛЕПНАЯ ПЯТЕРКА

То, что происходит сегодня на российской оперной сцене, выходит за ее пределы?
Да, и композиторы наши, и исполнители, сегодня вполне востребованы в мире.

Анна Нетребко и Мариуш Квечень. «Евгений Онегин» на сцене Метрополитен-опера

А сама русская опера остается брендом?
Русская классическая опера не так популярна, как итальянская, французская и немецкая. Это надо понимать. Если «Евгения Онегина» активно ставят во всем мире, это не относится ко всей нашей опере. На самом деле, есть несколько русских опер, которые хорошо идут в мире. На первом месте «Евгений Онегин», дальше (с большим отрывом), «Борис Годунов», «Пиковая дама», «Леди Макбет Мценского уезда» Шостаковича, «Любовь к трем апельсинам» Прокофьева и еще меньше — «Хованщина» Мусоргского. В принципе, если говорить о школе, то по количеству исполнений русская опера занимает пятое место, еще чехи впереди нас.

Это неожиданно.
Просто в России об этом не знают. Оперы одного только, скажем, Леоша Яначека идут чаще, чем все русские постановки вместе взятые. Но оперных школ в мире всего пять. Мы не можем говорить, например, об английской школе – там всего два композитора, и это не есть национальная школа. Мы не можем говорить о польской, венгерской или других школах. Поэтому быть на пятом месте – почетно.

Почему русский балет оказался более «экспортируемым», чем опера?
Так сложилось, что российская публика балетная больше, чем оперная. Но на Западе ведь иначе. В Германии, в Австрии, в Италии вы никогда не встретите в афише театра больше одного-двух балетных спектаклей в неделю. Я не могу сказать, что это ментальность, здесь другое. Балет — искусство репрезентативное. Классический балет — это роскошно, очень эффектно. Я сам очень люблю балет, но опера… Сравните количество великих балетов и великих опер, и вы увидите, что их число просто несопоставимо. Великих балетов будет, ну, десять, а великих опер в моей книге четыреста.

400 ЛЕТ — 400 ОПЕР

Давайте как раз перейдем к разговору о книге. Зачем понадобилась новая энциклопедия об опере? Наверняка за основополагающее исследование такого рода многие брались и до этого.
«Многие» – это большое преувеличение. Могу сказать, что моя энциклопедия первая в России. И жизнь нашей страны, особенно ее тяжелое финансовое положение, не вселяет надежды, что будет продолжение. Так что моя первая энциклопедия вполне может стать последней. Если бы не помощь фонда U-Art, которая пришла буквально на финише, издание могло отложиться на неопределённо долгий срок.

У вас энциклопедия «авторская». Что это значит применительно к вашей «Хронике»?
Самый важный для меня раздел энциклопедии, самый дорогой — комментарий, авторский проникающий анализ оперы, которую я рассматриваю. Это отличительный признак моей книги. К тому же известные энциклопедии мира сделаны по алфавитному принципу, у меня же хроникальный, по годам: начиная с 1600 и заканчивая 2000. Эта хроника дает возможность из трехтомника сделать краткий курс истории оперы.

Третий том энциклопедии охватывает весь двадцатый век

Объем огромный, фантастический!
Да. Но шестьсот страниц — это еще ладно. Три тома весят шесть килограммов, вот это уже чего-то стоит! (смеется) На самом деле могу сказать, что подобный труд был необходим. Любая уважающая себя оперная страна должна еще иметь книгу об опере, универсальную, систематизирующую… И эта ниша была пуста. Понятно, что здесь работа скорее для авторского коллектива или института. Ну, не сложилось так в России, поэтому пришлось кому-то все же эту штангу поднять в одиночку.

Первый том вышел в 2005 году. Сколько времени занял проект?
Двадцать лет. Но, по сути, я работал с оперой со студенческой скамьи. Я могу четко сказать, что начал с четвертого курса консерватории, с курсовой работы.

В России ваша энциклопедия стала первой в своем роде — а в других странах?
В этом смысле лидирует Германия, где есть полтора десятка справочных изданий. Надо признать, немецкие энциклопедии технологичны. Для них характерна прекрасная проработка деталей, но им не хватает художественного культурологического подхода. Искусствоведение ведь само по себе — кентавр из науки и искусства. И когда получается передать дух сочинения в тексте и проникнуть вглубь произведения — ты счастлив.